Надар был удивительным человеком, сочетавшим в себе детский азарт первооткрывателя, тонкий художественный вкус (если не сказать чутье), болтливость и хвастливость простого бюргера с проницательностью заправского бизнесмена. И все эти черты нашли свое отражение в книге.
На первый взгляд, «Когда я был фотографом» можно причислить к представителям специфического жанра изящного словоблудия. Книга состоит из 12 историй: Надар то фотографирует знаменитые парижские катакомбы, впервые используя искусственное освещение; то перечисляет заслуги своих фотографических предшественников; то абсолютно голым поднимается на полусдутом воздушном шаре, чтобы наконец суметь сделать первый в мире кадр с воздуха; то случайно отдает официальный посмертный портрет не той скорбящей женщине – и так далее.
Но на самом деле за всеми этими зачастую довольно хвастливыми байками, барочными конструкциями и гипнотическими перечислениями имен кроется тонкий и чуткий анализ уходящей эпохи, его эпохи.
Надар был человеком XIX века, пусть прогрессивным, чутким ко всякого рода изменениям и несомненно предприимчивым, но все же не так уж сильно опередившим свое время, как иногда принято полагать. Разные главы были написаны в разное время, но целиком книга была издана ровно на рубеже веков, Надару к тому моменту было 80 лет. Он, конечно, прожил после этого еще 10 лет, но все равно уже тогда четко понимал, что его время подходит к концу – как его собственная жизнь, так и его эпоха. ХХ веку он не принадлежит. Возможно, отсюда – ненавязчивый трагизм заголовка «Когда я был фотографом», на самом деле не до конца соответствующий вполне жизнерадостному, хотя и ностальгическому, тону заметок.
У Надара получились не мемуары в привычном смысле слова, а скорее эпитафия уходящей эпохе, но одновременно и путёвка в эпоху наступающую. Этим текстом он одновременно провожает XIX век и напутствует тех, кто отправляется в век ХХ.
На протяжении ХХ века книгу «Когда я был фотографом» осмысляли такие люди, как Вальтер Беньямин, Ролан Барт, Розалинд Краус и Андре Руйе. Сегодня, с высоты века XXI, мы можем воспринять текст Надара не только как самостоятельное произведение, но и в контексте тех процессов, у истоков которых он стоял.
